5. Психология, религия, биосфера
Теряя свою растворенность в стабильных этно-родовых системах, люди теряют функции и смыслы жизни. Дестабилизация “жестких” обществ неизбежно сопровождается ростом религиозности. Религия формирует смыслы и функции людей за пределами распадающихся общин, обеспечивает векторы деятельности в условиях дестабилизации социального субъекта. Религия возвращает смыслы путем укрепления духовных связей человека с Богом. Роль религии особенно возрастает в периоды дестабилизации общественных систем.
Человекоподобный образ Бога-творца, характерный для европейских религий, в обратной проекции может быть понят как стремление к богоподобному человеку. Идея демократических прав и свобод опирается на образ личности как свободного и ответственного субъекта. А этот образ есть воплощение христианской мечты о богоподобном человеке, выражение вектора стремления к слиянию своего образа с образом Бога, как идеала развития личности.
В полиэтническом христианстве заложен конфликт личности и власти. Бог не только принимает на себя роль управляющего и прощающего отца, но в образе Христа предстает критиком общественных догм, жертвой жестоких носителей традиций. Благодаря образу Бога, отстраненного от богатства и социального преуспевания, противостоявшего традициям социума, христианство выполняет функцию психотерапии. Образ Христа, критиковавшего общественное устройство и ложные традиции народа, стал примером демократического поведения. Человек получает через такой образ поддержку своей независимости от власти и традиции. Социально подавленный и униженный человек компенсирует униженность образом своего сходства с Богом, гасит агрессию через осознание бренности мирового уклада, через ценность своего противостояния обществу. Вектор агрессии поворачивается на критическое переосмысление норм и институтов власти. Здесь и возникает идея «личной свободы», мало понятная представителю моноэтничной системы. Соотнесение себя с Творцом стало для иудеев и христиан основанием для оценки творчества как одной из высших ценностей и способностей человека. Мотивы творчества в XVII-XX вв. проявились и в преобразовании природы, и в социальных революциях, и в построении нового мира.
Восток же не был склонен к амбициям творческого преобразования мира.Территории Евразии, требовавшие жесткой социальной организации труда и борьбы, приняли в качестве религии не христианство, а ислам. В исламе заложены гораздо более сильные психологические механизмы защиты «жестких» авторитарных структур, чем в христианстве. Ислам распространялся на восток по землям сухим, жестким и пустынным. Природа там давала понять, что человек имеет мало возможностей сравниваться с Богом в господстве над нею. Отсюда — покорность и уважение к традиционным социальным системам, сумевшим за века адаптировать деятельность к сложной природе и обеспечить людям выживание. Подчиняться, а не реформировать — в этом ислам стал ближе к восточным религиям Индии и Китая, далеким от идей разрушения и преобразования мира. Все природное требует уважительного и покорного приспособления. Только сам человек может быть предметом преобразования. Только вместе и только терпеливым трудом можно выжить в сухих и суровых степях Азии. Свобода личности грозит здесь гибелью. Эксперименты над природой бессмысленны там, где условия выживания создаются трудом многих поколений.
Для природы Казахстана, Афганистана или Таджикистана неприемлимы были некоторые идеи и принципы христианства, глубоко скептичного к власти и древним культам, подогревающего индивидуализм и стремление к равенству с любыми старшими и властными, к взлету «из грязи в князи» и даже к свержению власти. Идея подобия любого из людей Богу, как и образ самого Бога в виде бродяги Иисуса, критиковавшего структуры власти, были опасны здесь тем, что провоцировали критичность и разрушение традиций и социальных структур, обеспечивавших выживание этносов в борьбе с трудными условиями. В критических биосферных зонах агрессия на структуры власти и традиции могла привести к самоуничтожению этноса.
В восточных религиях отсутствие идеи свободной личности выразилось в практическом отсутствии образов человекоподобного Бога, в безличностных образах “дхармы” и “дао” как единой целостной энергии, создающей все, направляющей движение единого мира и управляющей человеком как пассивной песчинкой этого связного мира. Идеи свободы личности, творческой самореализации и значимости прав индивида трудно совместимы с восточными механизмами деятельности, где индивид не только не стремится принять на себя роль субъекта деятельности, но подсознательно боится этой роли, с чувством боли переживает разрыв связей с управляющим социальным субъектом. Не случайно на фоне множества реформ и революций христианских стран, страны ислама сохраняли традиционные формы экономики, оберегали дефицитные условия жизни, культивировали ценности сильной власти.
Механизмы авторитарности в исламских обществах гораздо более глубоки, чем это кажется внешне. Экономические успехи Турции и других исламских стран склоняют некоторых к приравниваю этих стран к демократическим странам Запада. Однако психологическое исследование заставляет признать, что прямого движения по западному образцу здесь быть не может. Независимо от того, являются ли люди религиозно верующими или нет, они получают при воспитании устойчивые психологические схемы разрешения конфликтов. А психотехника преодоления социальных напряжений у представителей исламского и христианского обществ существенно отличается.
В традициях христианства, например, активно используются исповедь и покаяние. Это — процедуры формирования критического самосознания и перехода от внешней агрессии к самоагрессии. Христианство тысячи лет внедряет технику исповеди и покаяния, что стало основой развития мягких форм самоагрессии, рефлексии и умения перестраивать свои взгляды и позиции в изменяющихся условиях. В течение поколений эти религиозные процедуры формировали у людей привычку к критическому видению своей психологии. Все это необходимо для развития личности демократического типа, способной перестраиваться в ходе реформ. Затем роль «зеркала души» стали играть литература и театр.
В исламе же процедура покаяния не развивалась как тренинг психики. На “хрупких” территориях особенно важно было укреплять жесткие структуры семьи, общества и власти, подчиняя человека не его собственному анализу и самооценке, а традициям, дисциплине и борьбе с врагами и природой. Ислам, распространившийся в жестких структурах Азии, оберегает устои родовой власти и, в отличие от христианства, запрещает распространение на нее любой агрессии. И наоборот, внешняя агрессия, направленная на другие группы, воспитывается в поведении мужчин, служит каналом выхода социальных напряжений. Отсутствие покаяния и исповеди соотносится с подсознательным запретом на изучение и обсуждение своей психологии, с признанием сакральности власти.
Рефлексия тоже может быть рассмотрена как форма самоагрессии человека.
Ислам не случайно запрещает изображение человека в живописи. Живопись — один из наиболее понятных массам способов рефлексии человека. Неразвитость же самоагрессии общества приводит к тому, что социальные проблемы в исламских странах чаще решаются войной и выплеском внешней агрессии, чем изменением своей деятельности и общественного устройства.
Человек любой культуры ощущает растерянность и неуверенность в случае ломки социальной ситуации. В этих напряжениях роль поддержки семьи и дружеских связей очень сильна. При разрушении родовых связей христианский миф поддерживает человека образом идеальной семьи в виде Бога-сына и Богоматери. Христианская молитва создает человеку интимный контакт со святым семейством, что обеспечивает психотерапевтический эффект и некоторую независимость от влияния социального окружения.
У исламских же народов, переживающих социальную ломку в бывших странах СССР, принята иная психотехника решения острых ситуаций. Здесь мы наблюдаем формы организации действия, типичные для “жестких” социальных систем, где имеет место глубокая зависимость мнения, желания и действия человека от той группы, частью которой он является с рождения. В острых кризисных ситуациях сплочение “жестких” социальных систем усиливается.
Однако для многих исламских народов в ближайшие десятилетия неизбежно расширение глубокого кризиса, скачек в развитии культуры, глобальный переход от традиционно-патриархальной психологии к новой. Дестабилизация традиционных социальных систем и локализация индивидами субъектных функций не случайно распространилась именно на исламские страны. Ведь ислам, как полувосточная и полузападная религия, распространялся среди народов, сохранявших свою общинность уже не на основе биосферных мифов, а благодаря религии монотеизма, забиравшей значительную часть пассионарной энергии в направлении контактов человека с космосом. В этом ислам близок по своей функции христианству, переводившему опасные для общества энергии души от земных конфликтов к личностному взаимодействию человека с Богом. Т.е. биосферная стабильность общинной жизни исламских народов уже не столь надежна, как стабильность более восточных народов.
Можно видеть, как возрастает фактор индивидуализации личности в новых исламских течениях. На смену традиционному исламу, ориентированному на уважение к традициям и старейшинам, приходит “вахабизм”, отрицающий старые традиции и укрепляющий личную ответственность индивида, его прямую связь с богом. Когда-то в Европе на смену католицизму пришел протестантизм, где вместо ритуалов и подчинения отцам церкви усилилась роль текста Евангелие и прямых обращений к Богу. Сегодня “вахабизм” повышает роль текстов Корана и отрицает власть старых имамов. Новые формы религии опираются на стремление к индивидуальному контакту с детерминирующими источниками мира.
